Пароход "Труд", на котором плавал Юный Георгий Седов

Пароход "Царь", на котором плавал Г.Я. Седов

Фото старого Ростова -на- Дону, каким его видел Г.Я. Седов

Г.Я. Седов  АВТОБИОГРАФИЯ   стр. 2

      После этого все в доме плакали и на этом кончили свое горе. Вскоре нужда снова толкнула нас на такое дело, и мы шли. Бедная мать она и не подозревала, что толкала  нас на величайший порок, посылая добывать таким путем топливо, а с другой стороны, что же ей оставалось делать, не замерзать же в холодной хате. Наступала зима.
     Тут нас кроме холода посещал еще и голод. Есть нечего было. Мать кое-где у соседей уже успела попросить провизии, больше просить было уже стыдно, да и не давали.   И вот тут то совершается крупное событие в моем детстве: мы с Васей, видя слезы и страдания бедной матери, решаемся идти в соседнюю деревню просить милостыню.  В одно мгновение были нам сшиты торбы. Палки от собак в руки и мы с рассветом идем в путь, чтобы никто из знакомых не видел нас. Ведь засмеют потом нас. Не будет прохода на улице, между тем, как мы с братом высоко держали свой престиж среди товарищей и не позволяли никаких оскорблений по нашему адресу.
     Идем мы по улице деревни от хаты до хате, окруженные целой сворой больших презлейших собак. Мотаем палками. Подходим к окну, подходим к другому - отказ.  В третьем подали по куску хлеба, в четвертом прогнали, посылая работать. Таким путем к вечеру собирали мы довольно порядочно кусков хлеба, сала и сахару и несли под  прикрытием ночи все это домой. Как тяжел был этот хлеб, сколько слез, сколько стыда, сколько оскорблений. Гораздо легче было бы украсть, чем просить, но где украдешь.
    Как бы там не было, а домой возвращались мы веселы и довольны. Мать и сестры встречали нас на пороге и набрасывались на наши куски. Чего в наших торбах не было:  тут был белый хлеб, сухари, черный хлеб, сало, сахар и прочее. Мы несколько дней счастливы.
     Из одежды нам присылали обноски от зажиточных людей, где мать стирала белье. Летом мы никогда не носили обуви, случалось, что и зимой бегали босые, странно,  тогда я не знал ни холода, ни болезней, а теперь ступишь голой ногой на пол - насморк. Хорошее было детство.
      Умирает брат Вася. Я плачу, я тоскую. Не могу забыть лучшего друга, и защитника моего. Мать отдает меня в наймы за харчи к одному зажиточному казаку, который  отвозит меня в поле и назначает пастухом его быков.
      Я молодой пастух. Со мной большой бич и собаки. Целый день я брожу в поле, как король. Старше меня никого там не было. Все меня боялись. Всех я наказывал. Быки,   собаки, лошади окружали меня.
     Как было хорошо на зеленой травке, среди полевых цветов, мотыльков, кузнечиков и прочего. Я весел. Я пою, свищу и мечтаю. Гляжу на солнце, а вечером на звезды и  думаю, откуда все это так хорошо. Вечером гоню стадо на огонек к своему кошу. Вот я у коша со взрослыми косарями. Слушаю их разговоры и мне снова хорошо.
     В особенности я любил слушать грамотных. Они везде все знали из книг. После вечера забираешься бывало под сноп соломы и спишь тихим покойным сном до утра.
     Утром ............ и затем снова в поле со своими неизменными быками среди целого океана колыхающихся на высоких стеблях колосьев хлеба. По окончании молотьбы меня  хозяин за ненадобностью обыкновенно рассчитывал, а на другой год снова принимал. Осенью я дома был погонщиком быков по выгрузке леса с барок на местных лесных   биржах.
     После трехлетнего скитания вернулся домой отец, вид его был убогий до нищенства. Мы были ему сильно рады, мы все плакали от радости, мы целовали его рубища. Он  раздал нам гостинцы - галеты. Отец, как мы потом узнали, ходил на Черноморье, жил в Керчи, в Тамани, в Ялте и проч. Всюду искал заработков, но нигде их не нашел. Три  года мы не знали где находится наш отец, а он в свою очередь не знал, что делается с нами. В конце концов с одной стороны раскаянье, а с другой тоска по семейству  привели его домой. "В гостях хорошо, а дома лучше".
     Примирившись с семьей, отец наш снова взялся за дело и подправил нашу совсем бедную жизнь. Здесь я добился того, что меня отдали даже в  народную школу с платой  1р. 50 коп. в месяц. Это была частная школа в нашем хуторе, казенных школ еще не было. Мне было 14 лет. Я таким образом очутился на школьной скамье рядом со своими  товарищами, которые уже писали и читали. Месяц-другой усердной ревностной работы, и я многих догнал товарищей и даже в некоторых делах занял между ними  первенство - меня переместили на парте на другое место, это значило, что меня повысили.
     Отец, видя мою старательную работу, усердно доставал мне рубля 2-3 в месяц на ученье, правда по приходе из школы домой гонял меня то на одну, то на другую  домашнюю работу, но я легко справлялся с уроками и с работой, которую я делал еще с большей охотой, как бы в благодарность за то, что меня отдали в школу.
    Вскоре я уже, конечно, писал от имени отца под его диктовку письма в Малороссию его родственникам и читал кое-как ответы. По праздникам читал отцу и матери  Евангелие, и это им доставляло высшее удовольствие и поощряло в них чувство уважения к школе и моему учению.
     Через год у нас на Кривой Косе открылась казенная Церковно-приходская трехклассная школа. Учителем был назначен сын местного священника С.С. Аксенов. Все  частные школы были упразднены. С этого времени я начал учиться в казенной школе бесплатно. Здесь я скоро сделался первым учеником и даже неофициальным  помощником учителя. Затем был выбран в церковный хор певчих, где пел альтом. Здесь я не только ничего не расходовал, но еще 10-15 рублей в год зарабатывал, а к  Светлому Празднику Пасхи мы все мальчики певчие получали от церковного старосты по красной рубашке и кушаку. Это опять также облегчало родителей. Как певчий я отличался большой способностью и был всегда солистом. Всегда в алтаре пел "На реках Вавилонских", "Разбойника" и проч. Читал часто и Шестопсалмию.
     Священник, учитель и регент меня любили как дельца, как исполнителя, и больше всех наказывали. Когда в школе был введен строй военной гимнастики, то я вскоре был пожалован Вахмистром, носил поэтому Урядницкую кокарду на фуражке и красный бархатный кушак. Осилив быстро строевую службу, я вполне потом заменял учителя Вахмистра Николаева.
       С этого времени меня уже знали все не только дети в хуторе, но и взрослые, мне хорошо жилось. Я двигался не по дням, а по часам вперед: в самом деле - полуучитель,  полурегент я был принят в взрослом лучшем обществе. По большим праздникам собирал своих товарищей и отправлялся хором поздравлять с праздником зажиточных  граждан хутора. Пели концерты и церковные песни. Пение было дружное - хорошее отчего хозяева не скупились вынести нам рубль-другой в награду. Здесь мы  зарабатывали рубля по 2-3 на брата и были счастливы...
    В нашей школе наряду с мальчиками учились и девочки. Эти девочки с одной стороны своим присутствием доставляли нам большое удовольствие, а с другой печальное  огорчение. В самом деле, на большой перемене, как-то невольно забираешься в их лагерь, начинается возня, в результате опрокидывается чернильница, летят во все  стороны книжки и тетради, а затем писк и слезы девчонок и в результате дерка тебя за уши всеми пострадавшими ученицами, в присутствии учителя. Это было для меня  высшим наказанием, обидно было до глубоких слез: девчонки бесцеремонно подходят по очереди к тебе, берут обеими руками за уши и дерут ото всей души, а ты стоишь  словно истукан и не можешь защищаться, хотя и сознаешь, что в силах разгромить все и вся. Все же несмотря на такое оригинальное взаимоотношение у нас были и свои  симпатии.
     Я был самый взрослый ученик, мне было уже 16 лет. Среди девчонок была некая Поля Ш., ей было что-то тоже 14 или 15 лет. Это была моя первая симпатия и первая  любовь. Я ее любил, и она меня любила, это я видел из того, что она драла меня за уши мягче других. Приятель мой по школе был, он же и уличный приятель, это Мишка X. У него была своя симпатия. Сердца наши непрестанно бились первым чувством любви, и мы слепо отдавались этому чувству и следовали повелениям наших юных сердец. О том, что будет, мы никогда не думали и под всякими предлогами встречались с нашими  девчонками где-нибудь в поэтический вечерний час на улице. В дом ходить к ним мы не считали себя вправе, да кроме того нас и родители с обоих сторон преследовали: раннее ухаживание. Тут мы пускались на хитрость: я иду ночевать к  товарищу, товарищ идет ночевать ко мне, в результате оба на улице, тоже самое проделывали и девчонки.
     Мы встречались, где-нибудь усаживались в укромном местечке на лавочке и ворковали до позднего часа ночи. Наша любовь дальше невинных поцелуев, конечно, не шла,  да мы и не понимали, положим, что могло быть еще лучше этого. Помню такой случай: родители одной из девчонок уехали на неделю в станицу, а дочка осталась дома быть  молодой хозяйкой, так как с ней еще оставались два брата взрослые + рыбаки, которым нужно было готовить обед и проч. Нас распустили на каникулы.
    Была тихая темная-темная воскресная ночь, мы ночуя, как обыкновенно, в глазах родителей друг у друга, очутились все у Полины Ш. в хате.  Братья в это время собирались  в море и были на берегу у своего баркаса. Двери и ставни были крепко-накрепко заперты. Засветился огонь, и мы четверо  предстали лицом к лицу как взрослые в хате,  свободные, никем не стесненные, укрытые от любопытных глаз. После поцелуев и детского чисто дурачества мы уселись за стол и накинулись на чай с молоком и булками  и на фрукты. В чулане на полу была послана на четверых общая постель, и мы ее все видели и обходили молчанием. Временами было у нас общее продолжительное  молчание, и только звуки поцелуев нарушали поэтическую ночную тишину. Я заметил что лампа была наполовину прикручена, но кто это сделал остается до сих пор  секретом.
     Мы мало помалу молча начали перекочевывать на постель, вскоре все четверо лежали там рядом. Помню мы все были в восторге: дурачились, боролись, кувыркались и  проч., а затем нежно целовались, возносясь в высь первого молодого сердечного блаженства. Устав от возни, мы нежно прижались друг к другу и  засыпали детским сном.

 

Страница 1, 2,  3,  4                                    Материалы о Г.Я. Седове       Новости