Александр Анатольевич Трапезников

Г.Я. Седов. Снимок в дореволюционной газете "Всемирная панорама"

Георгий Седов и Вера Седова в день венчания

Г.Я. Седов в своей каюте на "Фоке". На столе фото В.В. Седовой

Г.Л. Брусилов

Ерминия Александровна Жданко

Владимир Александрович Русанов

Александр ТРАПЕЗНИКОВ            ТРИ КАПИТАНА И ДВА ДРУГА

        Три арктических рыцаря вдруг вошли в его жизнь и заняли всё воображение, не оставив места житейской суете и былым увлечениям. Теперь многое, казавшееся ему прежде значительным и манящим, выглядело ничтожно-мелким в сравнении с их судьбой. Даже и собственное пребывание в этом мире. Да, именно своя-то жизнь, подходящая к пятому десятку, и вырисовывалась как нельзя  бледно. Без яркого цветения, любви или смертельного риска. Жил в достойной осторожности от Поступка. Поступок - это еще не подвиг, но первый шаг к нему. Не каждый решится попробовать хотя бы изменить размеренное и привычное течение жизни. А они  трое - Седов, Брусилов и Русанов - смогли. Презрев страх, отчаяние, боль. Удивительные люди, сейчас таких нет.
    Он ясно понимал это, сидя перед раскрытой книгой. Вновь перечитывал запавшие в душу строки и сопереживал. Книга  называлась "Очерки полярных исследований". Принес ее две недели назад друг, Саша. Завалился в тот час некстати, оторвал от дел. Достал из сумки бутылку водки, закуску. По-военному отрапортовал: - Со вчерашнего дня повышен в должности, теперь я  начальник смены. Давай, брат Лактионов, пировать.
       Саша был старым воякой, но, выйдя в отставку, работал теперь простым охранником на телефонной станции. Здоровье до сих  пор oн сохранил отменное, хотя был ранен еще в Афгане. Лактионов по-хорошему завидовал ему, его неутомимой энергии,  веселости, какой-то непостижимой стойкости, что присуща именно русскому солдату. Такие духом не падают, как бы ни ломало. Можно и в сторожа пойти, несмотря на то, что прежде батальоном командовал. И дачный домик за городом собственными руками  выстроить. Сам-то Лактионов был человеком сугубо штатским, военную кафедру в институте продремал, а от службы в армии и вовсе увильнул по медицинской справке. Родная тетка помогла из министерства здравоохранения. Сейчас, правда, жалел об этом, поскольку запомнились как-то слова Махатмы Ганди, что человек должен пройти три испытания в жизни - семьей, тюрьмой и войной. Ни первого, ни второго, ни третьего в судьбе Лактионова не было.
       - Пировать не станем, - сказал он другу. - Спешу, надо статью закончить. А что это у тебя за книжка? Он углядел ее в  сумке. Вытащил, полистал. - Бери, почитаешь на досуге, - ответил Саша. - Это тебе не нынешние бабы - детективщицы. Тут -  поэзия льда, Арктика!
        Они все же посидели некоторое время за столом, поболтали. Говорил больше Саша. Лактионов думая о том, как бы поскорее  вернуться к компьютеру. В какой-то момент он вдруг смутно ощутил зыбкость времени, увидел странно изменившиеся черты лица  друга. Будто между ними выросла стеклянная стена. Но значения этому не придал. Тем более, что с утра немного температурил.
       Потом гость ушел. Осталась книжка, початая бутылка водки и что-то недосказанное. А на следующий день позвонила жена Саши. Уже с первых слов, еще не вникнув в услышанное, он понял, что случилось непоправимое. Так оно и оказалось. Саша умер во сне, под утро. В сущности, очень легко, просто остановилось сердце. А ведь уверял, что до девяноста лет дотянет, как все мужчины  в его родне. Видно, время такое, подлое. "Не умер, убит", - подумал Лактионов, вешая трубку. С тех пор горечь в душе его не  оставляла.
       После похорон он сразу же стал читать его книжку, "Очерки полярных исследований", словно желал мысленно пройтись по последним следам друга, найти на этих страницах то, что не успел договорить Саша. Может быть, книга была оставлена ему  судьбой в напутствие? Как руководство к действию? Он читал, не отрываясь, всю ночь, а рядом лежал старый пожелтевший конверт, выпавший из-под обложки. Лактионов лишь мельком заглянул в него, увидел письмо и больше не прикасался. Его увлек, притянул к себе магический лед Арктики, ее заснеженные просторы и, конечно же, три великих и трагических полярных капитана. Сейчас,  внутренним взором, он видел их как бы наяву.
        Георгий Седов, отважный флотский офицер, в 1912 году отправился на шхуне "Святой Фока" покорять Северный полюс, чтобы  принести славу России. Его провожало все отечество, он пытался пробиться к вершине мира под парусами, храня в капитанской  каюте портрет своей любимой жены. После двух тяжелых зимовок в команде началось брожение. Никто уже не верил, что цель  достижима. Кроме Седова, он не мог отступить. Железная воля продолжала двигать его вперед. Пораженный цингою, уже смертельно больной он шел с двумя матросами на нартах по ледяному полю. Успел сделать последнюю запись в дневнике: "Увидели выше гор  впервые милое, родное солнце... При виде его весь мир перевернулся... Посвети нашим близким на родине, как мы ютимся в палатке, как больные, измученные, под 82-м градусом северной широты..." Фраза осталась неоконченной. Сил дописать не было.  Что заставило его принять смерть в белом безмолвии?
        В том же году другой боевой офицер Георгий Брусилов, племянник знаменитого генерала, решается пройти на судне "Святая   Анна" через арктические моря до Тихого океана. С ним плывет его любимая женщина, невеста, отчаянная Ерминия Жданко. И они  также привлекают внимание всей страны, потому что могут стать первыми, которые овладеют северным морским путем. Шхуну,  попавшую в дрейф, вынесло в Полярный круг. Часть команды покинула корабль, чтобы попытаться достичь берега. Брусилов и  Ерминия остались. Сколько времени продолжался их ледяной плен, куда вынесло судно, где встретили свой последний день два  любящих сердца? Этого никто не узнает.
        Еще один "мушкетер Севера", неутомимый Владимир Русанов все в тон же 1912 году плывет в Арктике через весь Ледовитый океан на шхуне "Геркулес". С ним его верная, удивительной красоты жена, студентка Парижского университете Жюльетта Жан.  Иностранка, она любила Россию, мужа, приключения. Русанов, окончивший духовную семинарию, мог стать священником, но выбрал полярные исследования. Он был близок к тому, чтобы осуществить мечту русских мореходов к пройти от Атлантики к Тихому океану. Но судно оказалось в стальных ледовых тисках. Голод вынудил идти пешком к земле. Где-то у Таймыра окончилось трагическое  путешествие Русанова и Жюльетты Жан. Арктика не отпустила их, так же, как и Седова, Брусилова. Все они с честью расстались  со своими яркими жизнями. Было ли это подвигом? Нет сомнения. И была у них также вера, любовь, надсада. Чего так не хватало  Лактионову в его судьбе. Он листал страницы, возвращаясь к прочитанному, и все сильнее и глубже постигал то далекое время,  его полярных героев. Когда он сравнивал с нынешними временами и людьми, горечь подступала к сердцу. Как мелко и ничтожно всё вокруг, правители и их холопы, мужчины и женщины, их потуги и устремления.  Всюду ложь, подлость, предательство, самые  низменные желания. И он сам не исключение, также охвачен вселенским равнодушием, холоднокровием, пустотой. Даже с похорон Саши сбежал, торопился на какую-то деловую встречу. Будто она могла изменить его жизнь. А зачем, что она ему принесла? Деньги? У гроба карманов нет, уйдешь нагим, как и явился. С чем предстанешь перед высшим судией, каков ответ дашь? Лактионов не знал, боялся думать об этом. Смотрел на пожелтевший конверт, не решаясь вынуть чужое письмо. Оно представляло для него  загадку, к которой почему-то было страшно прикоснуться. Загадку времени. И прошлого, и нынешнего. Тайну Седова, Брусилова,  Русанова. Их любимых, самоотверженных женщин. Он, конечно же, понимал, что наверняка это было обычное бытовое письмо, но,  вспомнив о судьбе Ерминии Жданко и Жюльетты Жан, Лактионов, коря себя за глупую слабость, вдруг почувствовал, как его душат слезы. Он смотрел на книгу, на конверт и плакал, не стыдясь себя, своих слез, пока не испытал облегчение, пока не прошла горечь. Тогда лишь распрямился в кресле и устало закрыл глаза. На душе было покойно и радостно. "Всё пройдет, - думал он.  - И эти времена, и люди. Бывало и хуже, и мерзостнее, но Россия и ее герои оставались всегда. Смерть безвластна над ними.  Даже мертвые идут впереди живых. Торят дорогу. Их следы в Арктике не замерзают. Лед, охвативший сейчас человеческие сердца,  когда-нибудь все равно растает. Обнажатся скрываемые под снегом любовь, доброта, благородство душ. Вернется честь и правда.  Придет истинная вера, без которой нельзя жить. Будет негасимый свет, а с ним - жизнь вечная".
       А что делать с письмом? На конверте был написан адрес Саши. Вернуть вместе с книгой вдове? Стоит ли вновь появляться  перед ее глазами, напоминать о том, что муж мертв и похоронен. Лактионов до сих пор ощущал чувство какой-то вины перед ней и другом. Живые всегда во всем виноваты, они хранят на себе отпечаток тех, кто уже ушел. Невольные свидетели недолговечного  счастья, а оно было, было... Тогда - сжечь письмо, выбросить? Но и этот шаг показался. Лактионову неверным. Словно он  собирался уничтожить следа прошлого, как перед поспешным бегством. Куда, от кого? От себя? От своей пронесшейся в один миг жизни? Где не было того, что можно было бы назвать "его Арктикой". Саша хоть воевал, имел ордена, ранения. Служил честно, и  не его вина, что он был выброшен на обочину. За это и за всё иное рано или поздно ответят другие, пытающиеся в который уже  раз за столетия оседлать российский хребет. Ненавидящие, боящиеся "этой страны". И умертвляющие таких, как Саша. А он сам,  он, Лактионов? Кто - призрак? Осколок русского человека, тень Седова, вмерзшего в лед, на своем пути к вершине мира? Нет,  всё, что творится сегодня, было сделано вчера, а в завтрашнем дне все те же следы прошлого. Рука Лактионова потянулась к  конверту, но он вновь не решился вынуть и прочесть письмо. Оно словно не давалось ему, ускользало, исчезало в сумерках дня.  И вместе с ним мерк за окном свет.
        Посреди ночи Лактионов вдруг проснулся с неясной тревогой в груди. В темноте ему показалось, что в комнате кто-то есть.  Стоит рядом и смотрит на него. Шепчет: верни мне мое письмо. Лактионов отбросил в сторону одеяло, зажег лампу. Тени испуганно разбежались по углам, он вытер ладонью холодный пот со лба. Его бил озноб. Температура привязалась еще две недели назад,  когда приходил Саша, и до сих пор не отпускала. "Чепуха какая-то лезет в голову!" - подумал Лактионов. Но присутствие в  комнате друга было действительно ощутимым. Иногда физический недуг играет странные шутки с сознанием. Вот ему уже почудились и полярные капитаны-исследователи, а вот и родители, осторожно переступившие порог. И сам он, за ними - как бы со стороны -  юный, полный надежд и сил.
      - Господи... - прошептал Лактионов, осененный внезапной догадкой. - Ведь это же мое письмо... Он бросился к столу, открыл  книгу, между страницами которой лежит конверт. Торопливо вытащил пожухшую бумагу. Так и есть, он узнал свой почерк. И  вспомнил. Еще тридцать лет назад, когда им было по восемнадцать, а дружили они с раннего детства, Лактионов уехал в другой  город поступать в университет. И часто писал Саше, получая в ответ такие же восторженные, наивные, идеализирующие мир письма. Чего в них было больше - неуловимой мечты или желания дойти до сути, сердцевины открывающегося простора? Наверное, и того, и другого хватало с избытком. Они могли и обязаны были овладеть вершинами. Покорить свою Арктику. Так вот почему она сейчас неотступно пребывала в сознании Лактионова. Старые, глупые, милые письма... Одно из них лежало теперь перед ним, будто  посланное из далекой юности самому себе, заблудившееся, занесенное ветром. Зачем Саша принес его в тот день? Должно быть,  наткнулся случайно в своих бумагах и решил показать другу, повспоминать былое. Какими были и чем стали. Заложил им  прочитанную книгу, а сказать об этом забыл. Не успел. Ушел навсегда. Нет, остался, мертвые поддерживают живых.
       Лактионов читал это письмо, и то хмурился, то улыбался. Ему хотелось и плакать и смеяться одновременно. Он не понимал,  что с ним происходит, какие силы вливаются в него заново. Возвращается желание идти к ясному горизонту, туда, где восходит  солнце. То солнце, которое видел в последние минуты своей жизни Георгий Седов, делая нетвердой рукой запись в дневнике. Не   окончив фразу. Но ее поймут и допишут другие. Не сегодня, так завтра. Оно уже наступает. Россия - это и есть та пленительная Арктика, которая не отпускает, если ты полюбил ее до конца.
       Сейчас Лактионов стоял возле открытого окна и, охваченный тихим удивительным восторгом, следил за разгорающимся рассветом.

Жюльетта Жан и Владимир Русанов на борту "Геркулеса"

Статьи о Г. Я. Седове    Статьи об исследовании Арктики