|
Г.Я. Седов с племянницей Агриппиной (слева)
Члены экспедиции Г.Я. Седова,
Архангельск
Г.Я. Седов в полюсном костюме. Архангельск
Члены экспедиции на первой зимовке
Варнак. Седов любил этого пса
Полюсная партия. Седов посредине
Г.Я. Седов перед отправкой к полюсу
|
МИХАИЛ АЛЬТЕР
ШАГИ К
МЕЧТЕ
4.
Последние километры
Впервые этот дневник я увидел у Веры Валериановны Седовой, когда
в начале 1953 года познакомился с ней при совершенно случайных
обстоятельствах. Тогда, в течение нескольких дней, под диктовку
хранителя музея-квартиры Менделеева в Ленинграде А. В.
Скворцова, секретаря великого русского ученого, я записывал
страницы «Донецкой записной книжки Менделеева», которую он вел в
1888 году во время своего трехмесячного пребывания в Донбассе.
Необходимость в таком «переводе с менделеевского» была нужна
потому, что никак не мог привыкнуть к малопонятному почерку
Дмитрия Ивановича. Скворцову надоели мои бесконечные обращения к
нему, и он предложил мне делать записи под его диктовку.
Как-то А. В. Скворцов, когда мы сделали небольшой
перерыв в работе, как бы между прочим, сказал: «Вчера встретил
милейшую женщину — Веру Валерьяновну Седову. Ее муж, кажется,
был вашим земляком. А знаете, я хорошо помню по Петербургу и
самого Седова, его выступления. И эту компанию по сбору денег на
экспедицию. Сам принимал в ней участие...»
В числе ценнейших седовских реликвий,
с которыми тогда познакомила меня супруга Георгия Яковлевича,
был его полюсный дневник — пятнадцать записей полных и одна,
последняя, только начатая. Сколько записей — столько дней
двигалась полюсная партия со 2 по 17 февраля 1914 года — день
кончины Г.Я. Седова.
Первые записи были обстоятельными, занимали по
нескольку страниц. У тяжелобольного Седова еще были силы писать.
Последние записи были короткими. И строчки неровные,
растянутые слова и буквы. «Он был в полном сознании, а рука уже
плохо слушалась его, — пояснила Вера Валерьяновна. — А эта
запись самая последняя. Только число. Он уже не мог...».
Потом Вера Валерьяновна сказала:— Помню со слов
Линника, придерживавшего дневник, когда Георгий Яковлевич делал
последние записи, рука его едва двигалась. Он умирал медленно,
мучительно, но не хотел в это верить. Полюсный флаг он держал у
сердца. Древко, а оно, было составным, — рядом. Даже умирая, он
думал о полюсе... Вот эти записи о последних днях и
километрах Г. Я. Седова, сделанные им самим. Они приводятся с
некоторыми сокращениями.
Воскресенье, 2 февраля. С утра тихо,
пасмурно, температура —13 градусов. Ночью выпал глубокий снег,
несмотря на это, у нас к отходу все готово. Свету нет. Жертвую
кинематографом. В 10 часов отслужили обеденку. Прочли мои
приказы, говорили речи я, доктор и боцман Лебедев. Я, доктор и
многие другие прослезились. В одиннадцать часов сели за
стол позавтракать. В двенадцать часов при температуре —20
градусов под пушечные выстрелы отвалили от судна к полюсу.
Провожали нас верст пять вся здоровая команда и офицеры. Сначала
дорога была плохая, но зато собакам помогала команда, а
затем дорога улучшилась, а в конце Гукера встретили огромные
ропаки, через которые пришлось переправляться... в наступившей
темноте, с большими препятствиями. Нарты опрокидывались, и люди
падали. Я с больными ногами полетел несколько раз. Пройдя
несколько верст, из-за темноты остановились ночевать в проливе
за Гукером в четыре часа дня... В палатке тепло, но только
ноги меня беспокоят.
Понедельник, 3 февраля. В девять снялись с
лагеря. Дорога скверная. Выпало много снегу, и нарты врезаются в
него. Собаки еле тащат. Подвигаемся тихо. Тормозом является
также третья нарта, которая без человека. Холод собачий —35
градусов, при этом ветерок прямо в лоб... В четыре часа, пройдя
около двенадцати верст, остановилось ночевать у Кетлинлэнд.
Вторник, 4 февраля. В девять снялись, прошли
верст пятнадцать... Сегодня было здорово холодно. Я шел в
рубашке, сильно продрог. Спасаемся примусом, жжем керосину
около двух фунтов вдень. Это вдвое больше положенного.
Среда, 5 февраля. Сегодня прошли тоже около
пятнадцати верст и остановились ночевать у мыса Рихтгофен. К
вечеру потянул ветер из пролива, было адски холодно, а я
умудрился и сегодня шагать в рубашке ибо в полушубке тяжело.
Продрог снова, в особенности замерзли холка, спина и плечи.
Кашляю, тяжело очень при большом ветре дышать на ходу. Спасаемся
драгоценным примусом и (спальным) мешком. Ужасно расходуем
керосин: более двух фунтов в день.
Четверг, 6 февраля. Дорога отвратительная:
ропаки и рыхлый снег, встретили сажен десять полынью которая
вымерзла, чтобы мы
ее свободно перешли. У меня по-прежнему болят ноги и усилился
бронхит. Идти очень трудно, дышать еще труднее, но, тем не
менее, прошли около пятнадцати верст и в четыре часа
остановились на ночевку у мыса Армитедж. Идем тихо, но что же
делать, зато идем вперед. Сегодня снилась Веруся, да
спасут ее боги! Я совсем болен, но духом не падаю.
Пятница, 7 февраля. Дорога была ужасно
мучительна: ропаки и рыхлый глубокий снег. Откуда он взялся,
неизвестно, да плюс к этому —35 градусов и ветер, как раз в
правую скулу. Страшно тяжело было идти, а в особенности мне,
больному. От двух до четырех была вьюга. Это окончательно нас
убило, мы едва продвигались вперед. Я все время оттирал лицо и
все-таки не усмотрел, как немного обморозил нос.
Суббота, 8 февраля. Ночью была вьюга. Пять собак
ночевали в палатке. Мешок местами уже обледенел, спать было
холодно. Простыня внутри мешка здорово холодит, потеет,
замерзает и т.д... Я окончательно простудил себе грудь. Бронхит
меня давит, не могу отдышаться. Под вечер страшно лихорадит,
едва отогрелся у примуса. Ах, дорогой, дорогой спаситель наш
примус! Собак сильно бьет мороз. Кормили их досыта — по одному
фунту и более галет. Прошли пятнадцать верст.
Воскресенье, 9 февраля. Сегодня было хотя и много
градусов мороза, но ветра было мало и двигаться было
сравнительно тепло. Снялись по обыкновению в девять утра и,
пройдя около пятнадцати верст, в три с половиной часа стали
ночевать у зимовья Нансена. Я до того заболел бронхитом, что не
мог идти. Шел впереди Линник, а я сидел на нарте, в которую
подпрягли двух лишних собак. Мне дышать совсем трудно на морозе.
Боже, неужели я не поправлюсь.
Понедельник, 10 февраля. В девять двинулись
дальше. Я до того оказался слаб благодаря бронхиту, что не мог
десяти шагов пройти вперед. Сидел опять на нарте. Адски
промерз, так как был одет для ходу. Кажется, еще больше усилил
простуду, ибо стала болеть грудь и все ниже в правой стороне,
страшно лихорадит. Здесь встретили немного воды и айсберги
плавающие, тюленьи продушины стали попадаться по тонкому
льду. Одна сейчас в пяти саженях от палатки. Тюлени сопят и
страшно волнуют собак, вероятно, всю ночь бедняги не будут
спать. У Пустошного шла кровь ртом и носом. У Линника сильно
ноги мерзли. Сегодня был особенно холодный день.
Вторник, 11 февраля. Сегодня снялись из-за моей болезни
в десять часов утра. У Линника шла носом кровь, и у Пустошного
до того ноги замерзли, что он по дороге вынужден был надеть пимы
и в них идти. В четыре часа стали на ночевку, пройдя около
пятнадцати верст, у Земли Александра. Сегодня была такая заря,
что в ней казалось почти солнце.
Среда, 12 февраля. Холод стоял адский: при —35 градусах ветер 3
балла и метет снег. Это самый холодный день. Пока я еду больным
в полюсном костюме, как чучело, и все-таки прозяб. Дорога
отвратительна, масса ропаков, приходиться проводить по одной
нарте, целое мученье, собаки очень мерзнут и плохо везут.
Четверг, 13 февраля. 13-е число
неудачное, как вообще. Снялись в девять и пошли в тумане (идет
снег). Дорога тяжелая. Забрели в какой-то пролив между
островами. В пять часов остановились ночевать, кажется, у Земли
Рудольфа, трудно с уверенностью судить, так как в этом
месте карта страшно неверна. Посмотрим, что покажет завтрашний
день.
Пятница, 14 февраля. Сегодня в девять часов
потащились дальше. Снег, туман, ничего, не видать, собаки не
везут — караул. Протащились около трех-четырех верст и стали
лагерем у группы маленьких островков между Землями Рудольфа и
Александра. Буду здесь стоять лагерем, пока не дождусь ясной
погоды. Здоровье мое очень скверное... Кончился пуд керосина,
начали другой.
Суббота, 15 февраля. В десять часов
утра ясно, морозу 30 градусов. Пошли через пролив к Земле
Рудольфа, которая ясно была видна. Сегодня у воды видели
тысячные стада птиц: люмсы и кайры. Я ужасно разбит болезнью:
сильнейший бронхит, болит горло и распухли ноги. Лежу все время
в мешке, настоящий мученик.
Воскресенье, 16 февраля. Сегодняшний
день сидели у пролива и ждали, пока он замерзнет. А он не
замерзает — и только видно, здесь большое течение. Люди ходили
версты три-четыре к середине пролива и встретили там открытую
широкую воду. Птиц и зверя много. Увидели выше гор впервые милое
родное солнце. Ах, как оно красиво и хорошо! При виде его в нас
весь мир перевернулся. Привет тебе, чудеснейшее чудо природы!
Посвети нашими близкими на родине, как мы ютимся в палатке, как
больные, удрученные под 82 градусами северной широты...
Понедельник, 17 февраля...
* * *
Матросы похоронили Седова на острове
Рудольфа, самом северном острове самого северного нашего
архипелага. Вместо гроба — два парусиновых мешка, в изголовье —
крест, сделанный из лыж. В могилу положили флаг, который Седов
мечтал водрузить на полюсе. Утром 6 (19) марта Линник и
Пустошный вернулись на корабль.
Именем Седова названы архипелаг и остров, мыс
и пик, пролив, два залива, две бухты... Именем его назван
поселок Седово (бывшая Кривая Коса), где он родился и где открыт
музей Георгия Яковлевича Седова.
Улица Седова есть в Москве, Санкт-Петербурге, Минске, Киеве
и во многих других городах и поселках. Именем Седова
называли и называют корабли. Так, например, в историю полярных
путешествий вошел героический, длившийся 812 суток дрейф
ледокольного парохода
«Георгий
Седов», который пересек Северный Ледовитый океан.
Место погребения
Седова.
(9)
Страница
1, 2, 3,
4,
5,
6, 7
примечания |
|
