ЮРИЙ МИХАЙЛОВИЧ ЧЕРНОВ         ВЕРНОЕ СЕРДЦЕ ФРАМА  стр.2

    Собаки мало интересуются своим прошлым. Фрам не был исключением. С того самого дня, когда его впервые впрягли в упряжку, началась однообразная и трудная жизнь ездовой собаки. К счастью, судьба полна сюрпризов. Как-то Тронтгейму, тому  самому Тронтгейму, который поставлял собак для знаменитой экспедиции Фритьофа Нансена и теперь выполнял заказ для экспедиции Георгия Седова, попала на глаза лихая упряжка с высоким и сильным вожаком во главе. Упряжка, взвихривая снег, как ветер  пронеслась по одной из улиц Тобольска. Тронтгейм знал толк в лайках и разыскал приглянувшуюся упряжку. Он долго любовался  вожаком — могучим псом с широкой грудью и крепкими лапами. Рост выделял его даже среди крупных собак. Пса покрывала белая  шерсть, не очень длинная, но густая и грубая. Из-за своей белизны он слился бы со снегом — мешали черная мочка носа и рыжие  подпалины над глазами и на груди. Не колеблясь, Тронтгейм нарек вожака именем, которое носило судно Фритьофа Нансена: Фрам.  С хозяином удалось поладить довольно быстро, и вскоре вместе с другими тобольскими лайками Фрам был отправлен в Архангельск, где готовилась экспедиция к Северному полюсу.
      Новая жизнь поначалу ничем не радовала. Фрама привязали цепью к столбу в пыльном дворе, заставленном ящиками и тюками.  Люди жили напротив в старом деревянном доме. С утра они разбредались по делам, собаками интересовались мало. Кормить, правда, кормили, но всякий раз пищу приносил кто-нибудь другой, и невозможно было понять, для чего нужны лайки, если их не запрягают в нарты и не берут на охоту.
    Землячки Фрама вели себя беспокойно. Проголодавшись, скулили, разгребали лапами землю, провожали лаем каждого случайного воробья, рвались, звеня цепями и хватая их зубами. Ералаш во дворе удесятерился, когда к сорока двум тобольским лайкам  прибавилось сорок архангельских — пестрых, длинношерстных и визгливых. Фрам не принимал участия в собачьих концертах. Он с  пренебрежением смотрел на суетливую возню Тюльки — низкорослой, пятнастой суки, привязанной но соседству. Разумеется,  вынужденное бездействие томило и его — могучий организм жаждал нагрузки, простора. Страдало и честолюбие вожака, привыкшего к власти и теперь приравненного ко всем остальным. Лишь один раз, перед самым отплытием из Архангельска, люди «пощекотали»  честолюбие Фрама. Начальник экспедиции почему-то вздумал обойти всех собак, привязанных во дворе. Он был в форме морского  офицера, с блестящими пуговицами, в высокой фуражке с кокардой. Начальник, очевидно, торопился, потому что возле лаек не  задерживался, бегло переговариваясь со своими спутниками. И вдруг он остановился возле Фрама и, оглянувшись на товарищей,  сказал: — Смотрите, вот это порода! Незнакомец потрепал Фрама по холке — Фрам отнесся к этому спокойно. Когда же человек в  форме морского офицера положил ему на спину руку и оперся всей тяжестью своего тела, Фрам напряг мускулы и резко повернул  голову к чужой руке. Нет, он не зарычал, не оскалил клыки. Офицер, видно, и раньше имевший дело с собаками, оценил  благородную сдержанность пса и, снова потрепав его но холке, произнес: — Ну, ну, не сердись. Собственно, на этом и  закончилось общение Фрама с тем, в ком через несколько месяцев он признал своего хозяина.
       Наутро собак поместили в клетки, клетки погрузили на палубу «Святого Фоки», и началось плавание. Море встретило корабль враждебно. «Святого Фоку» мотало, как скорлупу, он кренился с боку на бок, собаки сбивались в кучу, рычали и грызлись. Чем дальше подвигались на север, тем становилось холоднее. Вода, разбиваясь о борт, тут же замерзала, одевая корабль ледяной коркой. Появились и настоящие льдины. Издали наблюдать за ними было приятно. Плавучие белые острова величественно проходили  мимо судна. Но вот настал день, и льдины словно взбесились; они тыкались, как слепые, о «Святого Фоку», сотрясая его до основания. Люди носились по палубе, привязывали к бортам бревна. Судно подавалось то вперед, то назад, пытаясь вырваться из  плена.
      Ночью разразился шторм. Скрежетали льдины, стонал корпус «Святого Фоки». Фрам думал, что сейчас провалятся под ним доски  и он уйдет в ледяную воду. Не будь этой проклятой клетки, он поплыл бы, благо не так далеко виднелась земля. Но доски не  провалились, и плавать не пришлось. К утру буря утихла, судно сковали льды, палубу и берега ближнего острова выбелил снег. Здесь суждено было зимовать Фраму. Здесь началась его дружба с морским офицером, которого он чуть не схватил за руку в  Архангельске перед отплытием в Арктику.

III

       Фрам не удивлялся ранней сентябрьской стуже. Он родился и вырос на Севере. Что ж, море сковало льды, закружились вьюги, засвистел ветер — пришла зима. Он привык, что теплые дни проносятся быстро, а холодные держатся долго. Люди всегда чем-нибудь недовольны. Когда «Святой Фока» вмерз в лед, они так всполошились, что и собак покормить забыли.  А начальник экспедиции дня два или три ходил вообще сам не свой, хмурый, как туча.
       Фрам не был посвящен в планы людей. Ему было все равно, где зимовать — у берегов Земли Франца Иосифа или у берегов Новой  Земли, откуда до полюса гораздо дальше. Что бы люди ни говорили и ни думали, одна выгода была очевидна. Судно перестало мотать по воде, сотрясать льдинами. Матросы принялись перетаскивать ящики, задраивать щели, заколачивать лишние двери, что-то ладить и строить на берегу.
       На спардеке корабля — так называли верхнюю палубу — отворились наконец опостылевшие клетки. Собак вывели на лед. Фрам  ловил языком порхающие снежинки, вилял хвостом, вдыхал свежесть молодого снега. И тут, на льду, он увидел нарту —  обыкновенную деревянную нарту, скрепленную ремнями. Он радостно залаял на нее, будто встретил давнишнюю знакомую. Нельзя  сказать, что у Фрама только приятные воспоминания были связаны с нартами. Но в глубине его души проснулось что-то важное,  не случайное и не преходящее. Может, это была радость стремительного бега, власть над расстояниями, кровь, поющая в жилах, и покорность ведомых собак? Рядом со «Святым Фокой» нарты казались маленькими, почти игрушечными. Фрам обнюхал ремни,  постромки, упряжь, уловил на ней запах рук, которые приносили ему пищу. Так пахли руки Григория Линника. Сам Линник —  коренастый, насупленный — стоял неподалеку с начальником экспедиции. Они переговаривались. — Начинай, что ли, с него, —  сказал начальник, кивнув на Фрама.
       Линник взял Фрама и начал запрягать его там, где обычно запрягают заднюю пару. В заднюю пару, как и в переднюю, отбирают  сильных собак. Тех, кто послабее, впрягают посредине. Но кому-кому, а последней паре больше всех перепадает ударов остолом — деревянной палкой с острым железным наконечником. Да и не в одном этом дело. Два года Фрам ходил вожаком. Душа его  ощетинилась против явной несправедливости, резким рывком он вырвался из рук Линника и, отбежав метра на два, сел там, где  полагалось, по его расчетам, сидеть вожаку.  Фрам не мог объяснить словами, почему он так поступает, он пытался все объяснить действиями: мол, смотрите, я не убегаю далеко, я стал на свое место, я просто не хочу быть коренником, потому что я вожак. Ну, а Линник не собирался потакать капризам лайки. Он был крутым и упрямым матросом, даже боцману не всегда удавалось  совладать с ним. Погрозив Фраму кулаком, Линник подтащил его к нарте и запряг там, где считал нужным. Конечно, Фрам и на этот раз мог бы вырваться. Но опыт научил его — люди злы, порою и жестоки. Не надо лезть на рожон.
     Напарником Фрама оказался Варнак — пес работящий и сильный. Впереди впрягли Тюльку — невысокую, с пятнастой черно-белой спиной. Длинный мех прикрывал слабые, не привыкшие к тяжелой работе лапы. Пока Линник возился с упряжкой, Фрам угрюмо думал о людской несправедливости. Как назло, Тюлька крутнула хвостом, хвост обидно метнулся перед самыми глазами Фрама. В душе его все закипело. Не будь перед ним сука — он показал бы, что к чему! Но  он и так не смирится, не будет эта черно-белая метелка Тюлькиного хвоста десятки, может, сотни верст мелькать перед его  глазами!
      Острые зубы вмиг перегрызли ремни и, прежде чем подскочил Линник, Фрам был уже на свободе. Кровь предков взыграла в нем, жажда независимости и справедливости победила покорность. Сколько люди ни звали его, сколько ни грозили, он не вернулся к  нарте, пока впрягали собак. И только тогда, когда настала очередь передней пары, Фрам сам подошел и занял место вожака. Линник хотел было отвести душу на строптивой собаке, но начальник остановил его: — Садовая голова, разве не видишь, что он  вожак?! Оставь его в покое! Итак, упряжка была готова. Линник закурил, начальник сел в нарту, раздалась зычная команда: — Впе-ред!
      Фрам рванулся, натянув постромки. Увы, нарта не шевельнулась. Вожак обернулся. Вместе с ним пытались тянуть Варнак и  Пират. Остальные собаки лежали, словно команда их не касалась. Тюлька, озябнув, свернулась калачиком. Рядом спиною к Фраму  лежал Пегой — пушистый архангельский пес. Это было уж слишком! Такого непочтения к вожаку Фрам на своем веку не помнил. Он  вонзил в лежащего клыки, Пегой вскочил, скуля и не понимая, за что такая немилость. Фрам изрядно поработал клыками, прежде  чем догадался, что старается зря, что в его упряжке пять ничему не обученных, ни к чему не пригодных собак. Люди долго бились, перепрягая лаек, пока не поняли: Тронтгейм — поставщик из Тобольска — прислал ездовых собак; господин Вышомирский — поставщик из Архангельска — оказался жуликом и продал дворняжек.
     В конце концов упряжку укомплектовали из тобольских лаек. Нарта понеслась по льду, припорошенному снегом, в ушах у Фрама засвистел ветер, ярость бега и лай настигающих упряжных гнали вперед и вперед. И надо же было на полном ходу врезаться в  ропак — одинокую льдину, стоявшую ребром на ледовой равнине. Заскрипели ремни, изогнулись упругие нарты. Начальник повалился в снег. Вожаку следовало остановить упряжку, но разве ее остановишь, если нарты, ставшие совсем легкими, несутся, как на  крыльях, за спиной — разгоряченное дыхание собак, а позади, осатанело лая и сокращая разрыв, мчится свора архангельских  дворняжек. Их не привязали, не отвели в клетки, потому что не знали еще их воинственного нрава, и они решили показать на что  способны.
      Инстинкт указал Фраму направление — вожак повел упряжку к дому, к «Святому Фоке», вздымавшему над льдинами высокие мачты. Возле корабля свора настигла нарту. Началась потасовка!Первого атакующего Фрам сбил своей широкой грудью и загрыз бы —  помешали ремни. Второму досталось тоже несладко — он отскочил, скуля и обливаясь кровью. Но в своре было собак пятнадцать- семнадцать. Кто-то уже вцепился в заднюю лапу Фрама. Две или три дворняги наскакивали с боков. Воевала вся упряжка. Пирату  оторвали ухо. Варнак повалил и рвал в клочья грязно-коричневого кобеля.  Перед Фрамом корчилась на снегу архангельская лайка  с распоротым брюхом, но и он был уже не на шутку изранен — глаз затёк, хрустнула кость на задней лапе, морда была в крови.
     Люди подоспели не быстро. Теряя сознание, как во сне, Фрам слышал их голоса, видел начальника, поднявшего его на руки и  бросившего Линнику: — Кажется, живой. Больше Фрам ничего не помнил.

    
Страница  1,  2,  3,  4,  5, 6