Рисунки В. Самойлова

Охота на медведя. Иллюстрация

В палатке. Иллюстрация

ЮРИЙ МИХАЙЛОВИЧ ЧЕРНОВ         ВЕРНОЕ СЕРДЦЕ ФРАМА  стр.3

IV

          Начальник экспедиции Георгий Яковлевич Седов принес Фрама к себе в каюту. В укромном углу он постелил палаточный брезент и, уложив умирающего пса, велел позвать судового лекаря. Доктор грузно присел на корточки, ощупал кости, посмотрел на лужицу крови, натекшую на брезент, безучастно крутнул головой : — Скотина, наверное, сдохнет. — Это не скотина! — Седов раздраженно повысил голос. — Это ездовая собака, Павел Григорьевич.
    Почувствовав, что рассердил начальника, доктор засуетился, промыл Фраму затекший глаз, смазал раны, перевязал заднюю лапу; приподнял голову, но едва отпустил — она безжизненно свалилась на брезент. — Разрешите пса убрать отсюда? Начальник поднял злые глаза и махнул рукой: идите, мол. Лекарь удалился. Седов постоял возле Фрама в тягостном раздумье. Тело собаки едва заметно колыхалось от слабого дыхания. Она даже не скулила от боли. Георгий Яковлевич отошел к столу. Его  удручало не только то, что лучший пес из упряжки, может быть, никогда не подымется на ноги, его угнетала мысль о  непригодности половины купленных собак. А без собак рухнет все предприятие! Не людям же тащить нарты к полюсу…
      Минувший день встал перед ним во всех подробностях: и как не клеилось дело с упряжкой, и как Фрам отстоял свое право быть  вожаком, и как уверенно повел тобольских лаек. И, наконец, кровавая грызня собак, первые жертвы… Что же делать с этими архангельскими дворнягами? Ждать, пока не сожрут весь корм и не перекалечат ездовых лаек? Не  избавиться ли от них? Или все-таки попытаться обучить их езде в упряжке? Седов с тоской посмотрел на Фрама, словно от него  одного зависело, дойдут ли нарты до Северного полюса. Фрам жалобно заскулил, приоткрыл глаза. Глаза смотрели как сквозь   туман: он не мог понять, где находится, чья фигура склонилась над ним и кто вливает ему в рот теплую струю мясного бульона…
                                                                                                                                 

 V

            Седов выходил Фрама. Пес медленно пошел на поправку. Первые дни он лежал молча, лишь глазами следя за Георгием Яковлевичем. Потом, едва раздавались за дверью знакомые шаги, начинал повизгивать и вертеть хвостом. Особенно Фрам любил класть морду на колени Седова и стоять не шевелясь, пока большая рука разглаживала шерсть, водила по белоснежной морде, обходя свежий затянутый грубой коркой рубец.
     В отличие от комнатных собак, сибирские лайки не избалованы ни человеческой лаской, ни теплом. Нелегкая жизнь под  открытым небом, постоянная борьба за существование сделали их полудикими. Но однажды Фрам лизнул руку Георгия Яковлевича. Это было высшее проявление нежности растревоженного собачьего сердца. При этом он виновато-влюбленно смотрел на Седова, а глаза  его, влажные от слез, выражали беспредельную преданность. — Ну ладно, ну ладно, ведь все обошлось, наладилось, — смущенно  произнес Седов, растроганный поведением собаки.
      На воздухе выздоровление пошло еще быстрее. Поначалу на прогулках Фрам чувствовал слабость, пьянел от морозного запаха  снега и с трудом поспевал за Седовым, легко скользившим на лыжах. Но скоро это прошло, он настолько окреп, что хозяин решил  его взять в небольшое путешествие.
      Стояла лунная полярная ночь. В такие ночи луна кажется необыкновенно яркой. Она так отчетливо выделяется на темновато- белесом пологе неба, будто врезана в него. И хотя света много, им залита укатанная ветрами снежная равнина, — свет какой-то  мягкий, рассеянный. Мороз еще некрепкий — градусов двадцать, ветер стих, лучшей погоды и не придумаешь. Настроение у Фрама  хорошее, хозяин рядом — чего же еще?
      Настроение испортил Линник. Запрягая собак, на место вожака он поставил Пирата, а его, Фрама, словно забыл, упорно не  замечал, всецело отдаваясь хлопотам возле нарт. Фрам, конечно, не мог позволить, чтобы его лишили законного места. Он  взглянул на хозяина — тот спокойно стоял на лыжах, чего-то ожидая, — перевел взгляд на Пирата и предостерегающе зарычал.
     Пират уступал Фраму в росте, грудь у него была уже, но он отличался завидной выносливостью и дерзостью. В той знаменитой  драке с архангельской сворой Пират показал себя отличным бойцом. В память о потасовке у него болтались клочья разорванного  уха. Словом, Пират не собирался без боя уступать позиции и в ответ на рычание вызывающе оскалил клыки. Видимо, секунды  отделяли их от схватки, потому что лапы Фрама напружинились для прыжка, и тут — о, как это получилось не вовремя! — его  окликнул хозяин. — Ну, не сердись, — попросил хозяин. — Пусть пока поработает Пират. Это временно. Окрепнешь, тогда и займешь свое место. Хозяин похлопал Фрама по холке и, оттолкнувшись палками лыж, позвал: — За мной!
      По крепкому насту равнины бежать было легко. В лунном сиянии светился снег. Он, видно, слежался, стал плотным, потому что лыжи хозяина оставляли еле заметный след. Упряжка шла по следу, немного отставая. Фрам время от времени забегал вперед или в сторону, чтобы осмотреть и обнюхать торос, оставить на льду желтую струйку. Упряжка норовила свернуть за ним, но строгий  Линник покрикивал: «Я тебе, Пират!» — и заносил над собаками длинный остол.
     От хозяина шел пар, он утирал на ходу лоб, да и Фрам дышал все чаще и все больше высовывал язык, на бегу прихватывая снег. Погода менялась. На луну наползла туча. Сразу стало темно. Спустя минуту луна снова показалась в разрывах тучи, но это была  уже не та луна — она походила на бледный, почти белый диск, утонувший в клубах дыма.
     Седов с Фрамом взобрался на высокий торос, чтобы оглядеть местность, а упряжке дал сигнал остановиться. Километрах в двух от тороса виднелась темная гладь — очевидно, открылась вода.
      Набежал ветерок. Не ветер, а ветерок — нервный, торопливый, словно из дальней дали пришло тревожное предостережение. Как только спустились с тороса, Фрам потянул хозяина за куртку, отбежал к подветренной стороне льдины и стал энергично рыть ямку. Запряженные лайки, повизгивая, тоже разгребали снег. — Линник, быстрее палатку, распрягай собак! — скомандовал Седов.
     Пурга налетела как бешеная, швыряя большие хлопья снега. Протяжное завывание разнеслось по ледяной пустыне. Пурга ревела на   сто голосов. Фрам пытался разобраться в этих голосах. Чудилось — ревут моржи и медведи, подвывают волки, грохочут льдины, сшибающиеся друг с другом, кричат ночные совы — глазастые, страшные — Фрам видел их там, под Тобольском.
     Снежная яма — жилье тесноватое, но, если надышишь, теплое. Чем больше сверху ложится снегу, тем теплее, рев пурги уже доносится глухо, как сквозь вату.  Фрам постарался устроить свое жилье поближе к хозяину, у самой стенки палатки и напряженно прислушивался: как там? Может быть, ему казалось, а может, Фрам действительно расслышал шипение примуса, бульканье воды в котелке, почуял запах варева и глотнул слюну. Ведь ел-то он утром…
     Постепенно тепло разморило, одолела дрема, и Фрам заснул. Так бы проспать ему до утра, но сон собаки чуток. Уши Фрама как бы сами собой стали торчком. Он втянул раз-другой воздух — сомнений не было, где-то поблизости медведь. Сугробы зашевелились.  Несколько собак одновременно почуяли зверя.
      Пурга улеглась. Опять светила луна — круглая и плоская, как бубен шамана. Равнина была гладкая, словно укатанная. Ни  бугорка, ни камешка. Медведь приближался осторожно, через каждые несколько шагов останавливаясь, вытягивая шею и внимательно принюхиваясь. Вряд ли он кого-нибудь опасался в этой пустыне — ведь он владыка ледового края, — скорее им владело желание  подкрасться незамеченным, не вспугнуть жертву. Шевелящийся снег остановил зверя. Выскочившие из сугробов собаки пошли, не колеблясь, на медведя. Несколько лаек бросились в обход, Фрам и Пират двинулись на него прямо. Отступить владыке не позволяла гордость. Да и не так легко повернуть вспять, если голод привел тебя к чему-то живому и теплому. Собаки, проваливаясь в рыхлом снегу, приближались к зверю. Фрам, задиристо лая, прыгал то влево, то вправо перед самой медвежьей мордой. Лай несся отовсюду. Наконец Варнак прыгнул на спину медведя. Зверь обернулся — Фрам вцепился в брюхо и яростно рванул клок шерсти. Мишка встал на дыбы и заревел. Теперь, пожалуй, он  пожалел, что сразу не бросился наутек, — к нему приближался человек.
      Собаки заплясали вокруг своей жертвы, забывая о предосторожностях. Фрам, ободренный появлением хозяина, прыгнул медведю на грудь. Тот сшиб его ударом лапы и наверняка прикончил бы вторым ударом, если бы Пират с мотающимися лохмотьями уха не  повис у него на боку. Выстрел с близкого расстояния свалил медведя. Через час из палатки, где зашипел примус, разнесся  дразнящий запах жареного мяса. Собакам достались внутренности медведя. Фрам с урчанием рвал их зубами. Он так увлекся, что  забыл о правилах приличия — белая морда и даже лапы были в медвежьей крови. И на всякий случай, чтобы жадный Варнак, глодавший в двух шагах мозговую кость, не вздумал приблизиться и схватить кусок из чужого завтрака, Фрам недвусмысленно  рычал и зло поглядывал на соседа.
                                                                                                                              

  VI

       На «Святом Фоке» можно бы перезимовать в тепле и покое. Поблизости оказалось много плавника, в каютах топили чугунные печки, не жалея дров. Огонь и дым гудели и бились в трубе. Фрам с любопытством следил за игрой огня, настораживался, когда  стреляли поленья, а чаще всего лениво жмурился, разморенный жарой. В такие минуты его волнообразная внешность обретала что-то домашнее, смиренное, успокаивающее. Иногда подсаживался хозяин и говорил: — Живем по-барски: светло, тепло. Не пора  ли на свежий воздух?
        Собственно, Фрам постоянно находился на свежем воздухе: клетка его стояла на палубе, в каюте он бывал гостем. Под  «свежим воздухом» хозяин подразумевал новое путешествие. На месте ему не сиделось. Он отправлялся то в одну, то в другую  сторону пустынного края, устанавливал треногу, что-то чертил на планшете, всматривался в обманчивые берега незнакомых заливов, в контуры унылых гор.
       Фрам, разумеется, участвовал во всех путешествиях. Однажды разбили лагерь верстах в сорока от «Святого Фоки». Оставив в  палатке Пустошного, хозяин взял Фрама и отправился по медвежьему следу. Хотелось привезти на судно свежего мяса. След привел к открытой воде. Она простиралась далеко, в мглистом полусвете определить расстояние не удалось. Куда исчез медведь? Может,  уплыл на льдине, не найдя поблизости ничего съедобного?
       Хозяин решил ждать. Фраму это место чем-то не нравилось, он беспокойно ходил взад-вперед, дергал хозяина за полушубок и отбегал в сторону дома. — Проголодался? Ишь эгоист, а о других подумать не хочешь? Хозяин сидел на куске льда близ темной воды и всматривался: не приплывет ли льдина с медведем? С пустыми руками  возвращаться не хотелось.
       Фрам снова подошел, громко, заливисто залаял, дернул хозяина за полушубок и побежал в сторону от воды. Дальше события развивались очень быстро. Раздался гулкий треск, льдина с хозяином откололась и поплыла. Хозяин подбежал к краю, но было уже поздно — он не допрыгнул бы до припая.
       Фрам отчаянно заскулил и, разогнавшись, прыгнул. Мускулистые лапы толкнули его, как пружины, морда вытянулась, все тело  обрело летучесть, он готов был зубами вцепиться в уплывающий лед. Он допрыгнул. Пес счастливо визжал, тыкался в грудь хозяина. Хозяин рассеянно водил рукой по его спине и молчал. Для радости было мало оснований. Льдина составляла не более четырех метров. Куда ее несет и скоро ли прибьет к припаю? С собою — ни огня, ни провизии.  Пустошный не сразу хватится — пошли на охоту. Каяка — легкой лодки из решетчатого деревянного остова, обтянутого  непромокаемой кожей морских животных, — на нарте нет. Если Пустошный, чтобы их выручить, отправится за каяком к «Святому  Фоке», они замерзнут, не дождавшись помощи. Да и попробуй найти их льдину, уносимую течением!
      В детстве, когда Георгий Яковлевич жил на Кривой Косе, испытал он нечто подобное. Весной мальчишки часто плавали на льдинах по вскрывшемуся морю. Возьмут длинный шест, оттолкнутся и плывут. Случилось — сломался шест. Льдину понесло в море.  Выручила смекалка — к обломку палки привязал рубаху. «Сигнал бедствия» увидели на берегу, выручили.
      Пес жался к хозяину. А хозяин думал свою думу. Конечно, Азовское море — не Арктика. И нет здесь глиняной мазанки, нет  скобленого стола, нет попыхивающего на нем самовара, нет матери, которая ждет сына «вечерять». И не выйдет она на косогор, чтобы поглядеть, куда запропастился ее Егорушка.
       Фрам не знал, что в трудную минуту люди почему-то вспоминают своих матерей. Вообще он не понимал, чем обеспокоен хозяин. Седов молчал, напряженно раздумывая. Рано или поздно льдину прибьет к припаю. Вскрывшуюся воду рано или поздно скует морозом. Надо продержаться, не замерзнуть. Построить бы эскимосское иглу — куполообразное жилище из снежных плит, — так снегу на  льдине мало. Не выйдет. Что ж, остается одно — двигаться.
       Хозяин ни с того ни с сего начал приседать, хлопать в ладоши, растирать нос и щеки. Такое поведение показалось Фраму  странным. Все же он догадался, что хозяин придумал какую-то игру, и включился в нее, оглашая льдину звонким лаем. Все-таки на льдине было неуютно. И чем-то она напоминала клетку — никуда не уйдешь, вокруг темнела тяжелая, враждебная вода.
     Хозяин нащупал в кармане две галеты. Одну он припрятал про запас, другую поделил с Фрамом. До чего же хороши эти галеты! Фрам проглотил крошки, а ноздри еще раздувались от будоражащего запаха. Потом опять случилось непонятное. Хозяин стал оглядываться, хотя видимость была плохая, вынул из рукавицы руку, вложил в рот палец и поднял его высоко над головой.— Эврика! — воскликнул хозяин.
      Этого слова Фрам никогда не слышал. Пес удивился еще больше, когда хозяин стал раздеваться. Из рубахи он быстро смастерил какое-то подобие мешка, поднял над головой. Рубаха упруго вздулась, напоминая парус. — Ты понимаешь, — сказал хозяин, — ветер переменился, и до припая не больше версты. Появилась надежда на скорое освобождение из плена. Ветер усилился, подгоняя льдину.
     Но судьба в этот день была против Фрама и его хозяина. Когда показался припай, что-то мешало льдине подойти вплотную.  Седов бросил на лед ружье и приказал Фраму: — Прыгай! Фрам виновато и просяще взглянул на хозяина, но не прыгнул. Он боялся, что опять останется один, отделенный от хозяина холодной водой. — Прыгай! Голос звучал резко и властно, рука подтолкнула  Фрама. Крепкие собачьи лапы спружинили возле ружья. В тот же миг за спиной Фрама что-то тяжело плюхнулось в воду и оборвался возглас: — А-а-а…
      Хозяин прыгнул, руками достиг льда, тело оказалось в воде. Полушубок, намокая, потянул вниз. Ухватиться было не за что. Фрам метнулся к хозяину, вцепился в ворот. Стальные мускулы лап напряглись — рывок, еще рывок. Пес покатился кубарем. В зубах остался воротник полушубка. Но хозяин уже выбрался на припай. Одежда его, покрываясь ледяной коркой, скрипела при каждом  движении. — Бегом! — выдохнул хозяин. Ноги плохо повиновались. До палатки, где ждал их Пустошный, было не близко.
                        
Страница  1,  2,  3,  4,  5, 6