| |
Семен Нагорный
Седов
стр.3
Однажды, прощаясь перед
отплытием, капитан сказал работнику:– Чтой - то я примечаю, не у
своего места живешь ты, хлопец… Егор ответил, что хочет стать
моряком. Капитан крякнул и веселыми глазами посмотрел на своего
юного приятеля. А в следующий раз, когда прибыл для склада новый
груз соли, старик завел разговор, которого с волнением и
надеждой ждал Седов. Он сказал, что можно исполнить
задуманное, если быть двужильным, – и пытливо посмотрел на
Седова. Тот утвердительно кивнул. Голодать, может быть? Седов
кивнул. Работать, как сто чертей? Седов сказал:– Это могу. Тогда
капитан назвал город и место, куда обратиться. Остальное, мол,
соображай сам. На том и простились навсегда.
Однажды, в дождливый день ранней весны, в
бойкий город Ростов на Дону вступил парень восемнадцати лет
отроду. Вошел он в город с доброй палкой, чтобы отбиваться от
собак, с хлебом и салом, запрятанными в котомку, где лежала еще
запасная рубаха и паспорт, выкраденный у отца. Эти припасы да
еще готовность к любым испытаниям – вот все, с чем явился
молодой Седов на завоевание своей судьбы. Ему повезло. Директор
мореходного училища понял, что за человек стоит на пороге его
кабинета с фуражкой в руках и с котомкой у ног. Седов
очень верил тогда людям и поэтому рассказал все: и как добивался
у родителей, чтобы пустили в школу, и как читал книги, и что
сказал ему старик-капитан, и как бежал он из дому, пробираясь в
Ростов от станицы к станице пешком и лишь иногда на тормозе
товарного вагона.
– Хорошо, – сказал директор, – ты должен выдержать
экзамен. Приходи послезавтра. Экзамен он выдержал. Кое-чего не
знал, но то, чему учили в школе, помнил, как собственное ими. С
этого дня он стал не Егором уже, а Георгием.– Занятия осенью, –
сказал директор, – куда же ты теперь?
Седов поступил матросом на пароход «Труд»,
принадлежавший судовладельцу Кошкину. Капитаном был грек, по
фамилии Муссури. «Труд» ходил в азовские и черноморские порты.
На этом судне началась его мореходная карьера. Через много лет,
вспоминая дни своей юности, он говорил, что родился под
счастливой звездой. Работать летом матросом, а зимой на
заработанные деньги жить и учиться – вот счастье, которое не
всякому дается! И он через три года, в 1898 году, окончил
мореходное училище и написал первое после разлуки письмо
родителям, в котором просил прощения за побег и сообщал с
откровенной гордостью, что стоит на верной дороге, потому что
имеет диплом штурмана.
Будущее, казалось ему, лежит перед ним
привольной морской дорогой. Он уже не был тем мальчуганом,
которому в вонючем чулане грезились океанские просторы и
необыкновенные приключения. Но он смутно мечтал о каких-то
больших делах, о подвигах – неизвестно где и для чего. И он
надеялся, что плавания и звание штурмана откроют перед ним те
цели, которых он всей душой ждал. Поэтому он не пал духом в те
месяцы, после окончания училища, которые провел в Ростове в
ожидании свободной вакансии. Костюм, купленный перед выпуском,
пришлось снести на базар. Голодая, он поддерживал себя даровым
хлебом надежды и сокрушался о несовершенстве человеческого
организма, подобного машине, которую нельзя остановить, – всегда
она требует топлива.
Потом он плавал капитаном по Черному и
Средиземному морям. Он возил керосин из Батума на пароходе
«Султан», потрепанном, как башмак бродяги. Как раз, когда такая
работа начала ему надоедать, случилось нечто, решившее судьбу
молодого моряка по-новому. Хозяин «Султана», турок, не без
умысла доверил свою дряхлую посудину новоиспеченному штурману.
Ему нужны были деньги, он хотел получить их в виде страховой
премии за свой пароход, который годен был только на слом. Выл
испытанный способ, оставалось лишь найти сговорчивого капитана.
Седов, изголодавшийся в ожидании работы, казался турку
подходящим для его целей. Однажды в море хозяин сказал прямо: –
Если посадите судно на камни, – получите десять процентов
страховки. Седов подумал, что хозяин шутит. Но тот достал из
бумажника приготовленный вексель и помахал им перед носом
капитана.– «Султан» идет в Новороссийск, – сказал Седов и ушел в
свою каюту. Ночью хозяин пришел на мостик. – Вы карту хорошо
знаете, – сказал он, – кажется, это здесь. Действительно судно
проходило в эти минуты вблизи от подводных камней.– Мы идем в
Новороссийск, – ваш приказ, – отвечал Седов. Турок снова
зашептал так, чтобы рулевой не услышал, о страховой премии.– Я
сказал: на камни судно не поведу! – рявкнул Седов. Хозяин
скатился с мостика и больше уже не являлся. Но зато в
Новороссийске Седов получил расчет. Через месяц он прочитал
в газете, что «Султан» сгорел, команда вся спаслась, а хозяину
выдали страховые.(5)
В это время он готовился к
новому решительному шагу, почти столь же значительному в его
жизни, как бегство из дому. У него был план. Он не хотел возить
керосин или соль по проторенным морским дорогам, и ему не
нравилась зависимость от торгашей-судовладельцев. У него
были уже опыт и знания для того, чтобы понять, как далека
действительность от его юношеских мечтаний о морской жизни.
Теперь он наметил для себя новую цель. «В этом мое призвание»,
сказал он себе, и, долго не колеблясь, начал работать,
осуществляя задуманное.
Прежде всего он поехал в
Севастополь. Явившись к военно-морскому начальству, записался
добровольно или, как тогда говорили, – охотником в военный флот.
Его зачислили в учебную команду. Диплом мореходного училища был
принят во внимание. Седов был назначен на учебное судно
«Березань» в качестве штурмана. Через полтора месяца он одолел
первую часть своей программы: сдал экзамен на прапорщика запаса
флота. Немедленно после этого он отправился в Петербург. Впереди
было самое трудное препятствие. Он хотел сдать экстерном экзамен
за морской корпус, чтобы получить чин поручика. Для этого нужны
были знания, намного превышавшие те, что он успел
приобрести в приходской школе и в мореходном училище. Морской
корпус оканчивали его сверстники, с детства обучавшиеся у
десятков учителей; они никогда не чинили сетей, не таскали
мешков, не голодали, не тянули матросскую лямку на грузовых
пароходах. Впервые ему предстояло встретиться и соревноваться с
людьми этой породы, и он не хотел поражения.
Но даже самых больших
знаний не было достаточно, если в паспорте у человека было
записано: мещанин. Чин поручика – первый офицерский чин – мог
быть получен лишь дворянином. Как случилось, что Седова
допустили к экзамену, – почти необъяснимо. Должно быть, помогла
протекция, которую Седов нашел, кажется, через одного своего
товарища по мореходному училищу, жившего в то время в
Петербурге.
В октябре 1901 года он
блестяще сдал экзамен за курс морского корпуса и 22-го числа
того же месяца был произведен в поручики запаса флота по морской
части. (6) Для полного завершения
плана Седову оставалось сделать еще лишь один шаг. Но для
этого потребовалось ровно полгода – шесть зимних месяцев в чужом
неприветливом Петербурге, без работы, без денег, в полном
одиночестве. Чиновники канцелярий морского министерства имели
возможность за эту зиму изучить во всех подробностях
внешность настойчивого просителя, молодого человека в штатском,
желающего служить по гидрографии.
22 апреля 1902 года поручик
запаса флота Седов был «определен в службу с зачислением по
адмиралтейству». Свершилось: он стал кадровым офицером,
вошел в эту касту и будет носить кортик по будням, а по
праздникам – палаш. Он наденет мундир с погонами, и матросы
будут величать его: «ваше благородие», имея в виду его
происхождение от благородных родителей. Батрак, рыбацкий сын и
матрос – отныне он дворянин и находится на первой ступени
офицерской иерархии. Но в этом ли была его главная цель?
Через три дня после зачисления «в
службу» он уехал из Петербурга. В Архангельске бункеровалось
судно «Пахтусов», и там ждали поручика Седова – помощника
начальника гидрографической экспедиции. Началась
работа, которая была его призванием, целью его жизни. На
западе – перед государственной столицей, на востоке – вдоль
полупустынных лесистых и тундровых земель сибирских окраин, на
юге – по обе стороны Кавказского хребта и, наконец, на севере –
от Мурмана до Чукотки – от норвежской границы до северо -
американской – всюду Россия омыта морями и океанами. Нет другой
страны с водной границей такого протяжения. Балтийское море,
Черное и Каспийское, Тихий океан с Беринговым, Камчатским,
Охотским и Японским морями, Северный Ледовитый – с Баренцевым,
Белым, Карским, Лаптевых и Восточно - Сибирским морями делают
Россию великой морокой страной.
1. Памятник исследователю Новой Земли П.К. Пахтусову в
Кронштадте; 2. Карта Новой Земли в книге Де-Фера, спутника
Баренца (изд. 1598г);
Седов хотел участвовать в
работе, которую начали по собственному почину новгородские
ушкуйники в XI веке на Севере и казацкие ватаги в XVII веке на
Востоке, а продолжили поколения моряков-гидрографов, – первыми
из них были геодезисты, обученные самим Петром. Но этот труд,
кропотливый и опасный, требующий от человека и умения быть
точным, и умения быть храбрым, требующий и методической
постепенности, и творческого дерзновения, – этот труд, казалось,
был только начат. Лениво и нехотя отзывалось царское
правительство на естественное стремление русских людей к
изучению и освоению морских пространств. После Великой
северной экспедиции, осуществленной по гениальному замыслу
Петра, когда, как писал в прошлом веке историк, «дух
великого Петра еще жил с нами, его начертания были свежи в
памяти, им образованное поколение было готово действовать», –
после этой необыкновенной по масштабу экспедиции, правительство
никогда и не пыталось повторить что-либо подобное для
изучения русских морей. Одним удавалось склонить высокое
начальство к поддержке, другие обходились без нее, а
третьим царские чиновники попросту мешали. Но все же – от
Ломоносова, чей проект Северного морского пути пытался
осуществить Чичагов (7), до
Макарова
(8), построившего великолепный
ледокольный корабль «Ермак» для исследования Ледовитого океана и
писавшего с сарказмом, что «торосы победимы; непобедимо лишь
людское суеверие…», – протянулся длинный ряд имен русских
путешественников, посвятивших жизнь исследованию морей и берегов
России.
Работа гидрографа
прельстила Седова, – здесь он надеялся найти и выход для своей
энергии, а главное – непрерывную смену обстановки, условий
и задач. Кто знает, какие дерзкие замыслы и мечтания бродили в
его сознании уже тогда, когда он тащился в медленном и грязном
поезде из Петербурга в Архангельск, где ждали на
гидрографическом судне «Пахтусов» помощника начальника
экспедиции. Во всяком случае, он мог быть доволен собою: план
выполнен наперекор всем преградам…
III
В мае 1910 года Седов писал в письме к невесте: «Сейчас только
что вернулся из Царского Села… Государь улыбнулся и выразил свое
удовольствие… Со стороны мне сообщили, что можно надеяться на
производство. Я же совершенно равнодушен ко всему этому, ибо
есть более веские интересы. Готовлю усиленно новую экспедицию…»
(9)
Это произошло так. Седов
читал лекцию о своей экспедиции на Колыму в географическом
обществе. Адмирал Нилов, близкий ко двору, присутствовал на
лекции. Он рассказал о Седове царю, и через несколько дней
Вилькицкому пришлось сопровождать штабс-капитана в
царскосельский дворец. Седова предупредили, чтобы он был краток.
Он вспомнил все, что видел и обдумал на Колыме, когда входил в
кабинет верховного владыки государства, хозяина морей, рек,
лесов и тундр. В черном парадном мундире до колен, с серебряным
поясом и эполетами, с треуголкой в левой руке, штабс-капитан
стоял навытяжку перед его величеством – невзрачным пехотным
полковником, с тусклыми глазами, рассеянно перебирающим пуговицы
на своем мундире. Штабс-капитан был более чем краток, – он
оборвал свой рассказ на середине, пораженный скучающим и почти
тоскливым взглядом верховного собеседника. Царь сказал с
механической улыбкой: – Спасибо. – И на этом оборвались и
беседа, и все утопические надежды пылкого и наивного гидрографа.
Планы состояния льдов, карты и планы мензульных и глазомерных
съемок экспедиции на Колыму были пронумерованы аккуратными
архивариусами Главного гидрографического управления, они заняли
место в указателе картографических материалов, составлявшемся с
1734 года. Но все же в 1911 году Седов испытал нечто похожее на
гордость и удовлетворение: пароход «Колыма», первый в истории
пароход, вошел в исследованное Седовым устье реки. О выполнении
решительных преобразований, которые наметил Седов для Колымского
края, пришлось пока забыть. Но приятно было, что труд не пропал
совсем даром.
В конце июня Седов
венчался с Верой Валерьяновной. В тот же день молодые выехали в
Архангельск. В этом же поезде в третьем классе ехали семеро
спутников-рабочих, а в багажном вагоне были ящики с
инструментами для наблюдений и съемок, ящики с консервами и
палатки. Свадебное путешествие было переполнено хлопотами о
снаряжении гидрографической экспедиции. За пять дней в
Архангельске нужно было закупить провизию, строительные
материалы, карбасы и теплую одежду, а также подыскать
недостающих трех человек в команду. Кроме того, у
астрономического столба на стенке дирекции порта Седов несколько
раз определял время, чтобы привести в порядок свои
хронометры и на местной метеорологической станции выводил
поправки анероидов.
В полночь 21 июля
пароход «Великая княгиня Ольга Константиновна» отплыл из
Архангельска с участниками экспедиции на борту. Через три дня
«Ольга» вошла в губу Крестовую на северном острове Новой Земли и
бросила здесь якорь. Неприветливо встретила Новая Земля
исследователей. Два дня дул десятибалльный «сток» ветер с
востока. Выгружаться на берег нельзя было. Седов записал в
свою тетрадь, как выглядит губа Крестовая. Это описание сделано
сжатым языком навигатора и составителя карт – оно точно, полно и
в нем нет ничего лишнего. Стачала о том, что при подходе с моря
к губе Крестовой открываются на заднем плане губы остроконечные
вершины, покрытые вечным снегом и тесно друг к другу
прилегающие, В ясную погоду они видны за пятьдесят с лишним
миль. По мере приближения судна к берегу все более
вырисовывается обрыв Таран, удивительно похожий на форштевень
броненосца, – он обращен на северо-восток. «Южный берег губы, –
писал Седов, – представляет собой возвышенную холмистую
поверхность, спускающуюся отлогими уклонами к морю… Берег
изрезан оврагами, по которым стекают в губу ручьи и падают
водопады. Северный берег так же скалист и утесист, но несколько
ниже южного… Оба берега усеяны подводными и надводными камнями.
Восточная половина губы окружена со всех сторон цепью высоких
остроконечных гор, покрытых вечным снегом и ледниками…»(10)
Еще в 1902 году на «Пахтусове»
Седов ходил вдоль новоземельских берегов, производя съемку и
описания. И в следующее лето он плавал в этих водах и бродил с
компасом по этим берегам. Война с Японией прекратила его участие
в многолетней экспедиции для съемки берегов Ледовитого
океана, предпринятой Главным гидрографическим управлением с
целью подготовить навигацию Северным морским путем.
В 1904 году он, по добровольному
желанию, был отправлен на Дальний Восток. Его назначили в
Амурскую речную флотилию
(11)
в соединение так называемых номерных миноносок – устаревших и
слабосильных. Сперва он был ревизором миноноски № 17, потом
ревизором всего соединения и в конце концов – командиром
миноноски № 48. Флотилия охраняла вход в Амур, так как было
опасение, что японцы попытаются ввести в реку свои суда. Этого
не случилось, и в боевых операциях Седов, можно сказать, не
участвовал. (12)
После окончания войны Седов
остался на Дальнем Востоке. В течение двух лет он был помощником
распорядителя работ по постановке вех и бакенов в Тихом океане.
При первой возможности он бросил эту работу и возвратился в
Петербург. Два плавания на «Пахтусове» навсегда привязали
его к Северу. Он полюбил полярную природу и то ощущение, которое
знакомо только лишь людям, бросающим якоря в прозрачную воду
безыменных бухт, только тем, кто наносит на карту контуры
побережий, кто регистрирует для сведения мореплавателей
направление течений, характер льдов и расположение подводных
камней. Он полюбил Север и его пустынное безмолвие, но не
потому, что любил одиночество, – напротив, он был простодушно
общителен, – а потому, что по склонностям своим был пионером и
всегда мечтал о заселении безлюдных островов, о постройке новых
портов, о пароходах, которые пойдут по дорогам, вычерченным на
новых картах его рукой.
Он любил полярные страны
еще и потому, что с ними связал себя заветной мечтой, целью всей
жизни, пока еще далекой. На Новой Земле Седов провел в 1910 году
все лето – до конца сентября. Перед гидрографической экспедицией
для исследования губы Крестовой была поставлена
непосредственная практическая цель. Достаточно взглянуть на
карту, чтобы понять, какое важное значение для плавания в
Арктике имеют два больших вытянувшихся с северо-востока на
юго-запад острова Новой Земли. Близ материка к ним примыкает
третий остров – Вайгач. Все вместе является продолжением
Уральского горного хребта и как бы преграждает путь
мореплавателям из Баренцова моря дальше на восток, в Карское.
Новоземельские острова промыты узким, извилистым Маточкиным
Шаром (слово «шар», по одной версии, происходит от норвежского
«skaer» – шхеры, а по другой – от русского «шарить»), от Вайгача
Новая Земля отделена более широкими и короткими Карскими
воротами и, наконец, между материком и островом Вайгач протекает
небольшой пролив – Югорский Шар. Таким образом, проходов из
Баренцова моря в Карское всего три, если не считать путь вокруг
северовосточной оконечности Новой Земли. Этот последний очень
затруднен, и за три столетия известны лишь три случая, когда
мореплаватели огибали с севера Новую Землю. Виллем Баренц
совершил это в 1596 году, олончанин Савва Лошкин – в 1760 году и
норвежец Эдуард Иоганнесен (13) – в
1870 году.
Все попытки пройти из Европы на
Дальний Восток Северным морским путем неизменно приводили
путешественников к Новой Земле, у берегов которой в
течение нескольких веков и оканчивались – иногда трагически – их
предприятия. Объясняется это тем, что с запада Новая Земля
омывается Баренцевым морем, подверженным влиянию Гольфстрима и
потому – в большей части – свободным ото льда, а с востока
– Карским морем, которое резко отличается от своего западного
соседа суровостью ледового режима. Недаром географы и моряки
называли Карское море «мешком льда» и «ледяным погребом».
В конце XIX века и в начале
XX русское правительство должно было принять меры для
закрепления Новой Земли за Россией. Норвежские промышленники все
более часто посещали новоземельские острова, устраивали здесь
свои склады и уничтожали промыслового зверя. Между тем
Новая Земля – исконно русская территория. Уже в XV веке ходили
На Новую Землю за моржовым зубом и рыбой – гольцом –
предприимчивые первопоселенцы Печорского края. В следующем
столетии русские плавали к этим островам чуть ли не каждый
год. Знаменитый англичанин Стефан Борро, один из первых
искателей короткого пути в Китай и Индию по северным
морям, в 1556 году достиг Новой Земли. Он был первым
иностранцем, видевшим Новую Землю. Но русских он здесь уже
застал; они рассказали ему о своих плаваниях на восток, в устье
Оби. И в XVII и в XVIII веках поморы совершали регулярные
плавания к Новой Земле. Один из них, Савва Лошкин, на своей
ладье обошел вокруг всей Новой Земли, чего до него не смогла
сделать ни одна экспедиция, а после него было повторено лишь
через сто с лишним лет. Другой помор, мезенец Федот Рахманин,
двадцать шесть раз зимовал на Новой Земле – рекорд, никем не
превзойденный.
По следам поморов в
конце XVIII и в первой половине XIX века на Новую Землю идут
славные русские моряки-исследователи. Первый из них – «штурман
порутческого ранга» Федор Розмыслов. Его экспедиция была
организована архангельским губернатором Головцыным совместно с
купцом Барминым: первого интересовали сведения о проливе,
разделяющем Новую Землю на два острова (тогда Маточкина Шара на
картах еще не было), а второго – давнишние известия о том, что
на Новой Земле есть серебро.
Розмыслов на ветхой и дырявой
кочмаре, предоставленной Барминым, прошел Маточкин Шар, составил
карту этого пролива и вышел в Карское море. После зимовки он
пытался плавать в Карском море, но должен был, «дабы с худым
судном не привести всех к напрасной смерти, поворотить по
способности ветра к проливу Маточкину Шару».В 1821 году
лейтенант Федор Литке начал серию своих плаваний к Новой
Земле. Четырехкратное путешествие Литке в значительной мере
обогатило научные знания об арктических островах.
Вслед за Литке работал на
новоземельских берегах отважный Пахтусов, прапорщик корпуса
флотских штурманов, а после него – прапорщики Циволько и
Моисеев, окончившие, как и Пахтусов, корпус штурманов в
Кронштадте, учиться в котором «шляхетским детям» было не
велено еще императрицей Елизаветой. Это были мужественные
моряки, простые люди, преданные отечеству и высоко ставящие
чувство долга. Циволько погиб от цинги, Пахтусов умер через два
месяца после возвращения из второй своей экспедиции.
За несколько столетий не раз
делались попытки – ненцами и русскими – селиться на Новой Земле.
Но без государственной помощи эти поселения были недолговечны.
До последнего времени Новая Земля оставалась тем, чем была и в
XV веке, – местом для охоты и промысла, случайным пристанищем
потерпевших кораблекрушение, а также первой этапной станцией на
все еще неосвоенном Великом северном морском пути из
Европы в Тихий океан.
К последней трети прошлого
века относятся первые мероприятия царского правительства для
колонизации Новой Земли, вызванные усилившейся активностью
норвежцев. Была построена спасательная станция в Малых
Карманкулах, фельдшерский пункт и постоянные промысловые
становища на южном острове, состоявшие из нескольких ненецких и
русских семейств. Новое становище на северном острове в
Крестовой губе было устроено в 1910 году. В связи с этим
архангельский губернатор ходатайствовал о гидрографическом
исследовании этого залива, в который должны были в дальнейшем
регулярно заходить пароходы. Такова практическая цель
экспедиции, в которую отправился штабс-капитан Седов летом 1910
года.
1. Начальник Г.Я. Седова Вилькицкий А.И.;
2. В.А. Русанов
Седов составил
подробную карту Крестовой губы, измерил ее глубины, определил
удобный для пароходов фарватер. В его распоряжении имелась
карта, сделанная за год до этого известным исследователем Русановым (14) по поручению
архангельского губернатора. Он убедился в ее неточности и
откровенно написал об этом в своем отчете. Карта Русанова, –
писал он, – «грешит против истины. В очертании берега ее
нет никакого сходства с действительностью, островов вместо пяти
показано четыре, и все они лежат далеко не на своих
местах. Высоты гор показаны весьма ошибочно…» По Русанову,
ширина губы при входе восемь верст, дальше она суживается. Между
тем, в действительности, при входе ширина восемь с половиной
верст, а далее на восток еще больше.
Седов познакомился с
Ольгинским поселком, детищем архангельской администрации. Здесь
жило одиннадцать человек – четыре семейства из Шенкурского уезда
и плотники, которые должны были вернуться в Архангельск. Место
для становища выбрали неправильно – далеко от звериных лежбищ,
дома построили неудобные – их трудно было обогреть. Еще не
наступила первая зима, а в этом поселении четверо уже заболели
цингой. Не было топлива. Обещанный пароход с дровами и
продовольствием для поселенцев не приходил, хотя был уже конец
сентября, а еще 28 августа выпал снег и начались морозы. Если
льды загородят вход в губу, неизбежна зимовка для
участников экспедиции и плотников. Несмотря на это, Седов отдал
ольгинцам часть экспедиционного продовольствия.
Он узнал
от промышленников о драме, происшедшей в прошлом году на Новой
Земле. Купец Масленников подрядил трех поморов и оставил
их зимовать в Мелкой губе для промысла медведей, моржей, песцов
и оленей. Он дал им ружья и капканы, а также немного
продовольствия. Еду они должны были добывать главным образом
охотой. К несчастью, год выдался для промысла неблагоприятный, и
все три охотника к весне умерли в своей избе от цинги и голода.
Наконец,
обещанный пароход приходит в Крестовую губу. Участники
экспедиции, строительные рабочие, промышленники выбегают на
берег. Они не сводят глаз с шлюпки, которая быстро подвигается
по заливу к берегу. Все, естественно, ждут писем – за два
с половиной месяца это первая оказия, прибывшая с Большой земли.
Каждый знает: через минуту он получит ответ на все беспокойные
мысли о родных – женах, детях, родителях. Таков добрый обычай в
этих местах – в первую очередь доставлять письма. Шлюпка
подплывает к берегу. Из нее выходит на берег Шидловский –
архангельский вице-губернатор. Седов знаком с ним.– Позвольте
письма, – говорит он, торопливо здороваясь с прибывшим.– Какие?
– удивляется вице-губернатор. – А, письма… Но при чем я к
письмам?– Я говорю о письмах из России для нас всех. –
Послушайте, господин штабс-капитан, если вам нужны письма, вы
могли сами съездить на пароход! – сердится Шидловский. –
Очень жаль, господин вице-губернатор, – отвечает Седов, – что вы
не поняли, что нам гораздо приятнее видеть письма, чем вас!
(15)
4 октября он
покинул Крестовую губу. Он возвратился в Петербург, в квартиру в
Кирпичном переулке, где все еще радовало новизной. Наступила
обычная зима гидрографа, заполненная методической и неторопливой
работой – составлением отчетов и подготовкой материалов для
новой экспедиции. Вместе с этим пришло время докучливых
канцелярских дрязг, уколов самолюбия, нервирующих стычек с
начальством – словом, все то, чему недобрым предзнаменованием
была встреча с вице-губернатором на холодном новоземельском
берегу.
1911 год был для Седова одним из самых неприятных в жизни. Зимой
он получил приказ составить проект гидрографической экспедиции в
восточные моря Арктики. Потратив на это несколько месяцев, Седов
сжился с мыслью, что весной он поедет на северо-восток и
осуществит свой проект на деле. Так обычно в Гидрографическом
управлении делалось: автор проекта экспедиции назначался ее
начальником. Но совершенно неожиданно Вилькицкий решил по-иному.
Поручения, дававшиеся офицерам Гидрографического
управления, были двух родов: такие, участие в которых сулило
награды, и такие, которые ничего не сулили. Экспедиция,
спроектированная Седовым, принадлежала к первому роду, и,
естественно, были, кроме него, другие претенденты на
командование ею. Неизвестно, какие рычаги родственных или
дружеских связей были приведены в действие, но, во всяком
случае, начальство приняло совершенно нелепое и вредное для дела
решение: Седова от экспедиции отстранили, поручив ее офицеру,
которого надо было вызывать из Владивостока. Кончилось это тем,
что экспедиция вовсе не состоялась, – пока начальник ехал из
Владивостока в Петербург и потом назад в Иркутск, началась
весна, дороги в тайге уничтожило распутицей. Седова же, вопреки
желанию, отправили не на север, а на юг – картировать побережье
Каспия. Прямой начальник Седова – Вилькицкий – считал полезным
держать энергичного штабс-капитана некоторое время в тени.
Колымская экспедиция сделала Седова слишком популярным для
рядового офицера, да к тому же еще лишенного каких бы то ни было
высоких связей или привилегий, даваемых происхождением.
Седов как бы выходил из ранжира, по которому должны были
строиться подчиненные генерал-лейтенанта Вилькицкого. Уже одно
то, что о нем писали в газетах, – было невежливостью по
отношению к начальству. А тут еще публичные доклады, о которых
сообщают через голову начальства государю, в результате чего
приходится сопровождать штабс-капитана в Царское.
От Вилькицкого зависело
также дальнейшее продвижение Седова в смысле приобретения новых
чинов, наград и тому подобного. Седов не был равнодушен к своей
служебной карьере, считая, что его энергия и предприимчивость
должны быть поощрены. Среди карьеристов – маменькиных сынков,
карьеристов-подхалимов и карьеристов всех других разновидностей,
которыми битком были набиты канцелярии морского министерства,
Седов был одним из немногих, добивавшихся служебного успеха
самоотверженным и неустанным трудом.
Он был честолюбив и
сознавал свое превосходство над толпой бездельников, получивших
морской офицерский мундир благодаря дворянскому происхождению и
продвигающихся по лестнице чинов при помощи влиятельных тетушек.
Но не только честолюбие заставляло его желать служебных успехов.
Были другие, более значительные причины, и они, вероятно,
главенствовали. Всю жизнь он искал больших, ответственных и
важных дел, искал самостоятельности. Поэтому его серьезно
волновал вопрос о награде за колымскую экспедицию. Чин капитана
только посулили. Это было тем более обидно, что о предстоящем
производстве распустило слух само начальство. Известно было
также, что Вилькицкий представлял Седова к производству, но
министр Григорович отказал, выразившись в том духе, что Седов
может и подождать. Недоуменные расспросы сослуживцев
постоянно раздражали Седова.
В письмах к жене с Каспия,
после тысячекратных объяснений в любви, после рассказов о
каких-то, может быть мифических, незнакомках, за которыми он с
товарищами пытался ухаживать, после довольно слабых стихов
собственного сочинения, написанных, впрочем, так, как может
написать только моряк-полярник (любимая сравнивалась с «льдинкой
холодной», она должна была «прилететь с ветром свободным» и она
же была – «якорь спасения»), – после всего этого попадались
сердитые фразы по адресу начальников и однажды – нечто
грустное и неопределенное о будущем. Вера Валерьяновна
забеспокоилась. В ответ она получила следующее:«Твое письмо, –
писал Седов, – в котором ты утешаешь меня и даешь наставления, –
очень ценно. И благодарю, моя маленькая детка, за добрые,
хорошие чувства, которые меня, безусловно, подбадривают.
Благодарю, спасибо тебе, родная. Фраза моя, о которой ты
спрашиваешь, значит то, что я под давлением несправедливости и
обиды могу перестать владеть собой и что-нибудь сделаю такое,
что будет неприятно для нас обоих, или, вернее оказать, – тяжело
отразится на нашей судьбе. Хотя всеми силами стараюсь дать
место в себе благоразумию и парализовать навязчивые мысли об
обиде. Как ты сама видишь из письма Варнека
(16), мне теперь ходу не будет вовсе во флоте, хоть будь
я золотой человек, а быть оскорбленным я не привык и обиду
никому не спускаю, вот, что хочешь, то и делай!.. Бровцын
написал от себя о том, что я глубоко обижен и думаю подать в
отставку… Но думаю, что и это не поможет делу, раз на меня так
узко, недалеко смотрит министр».
Страница
1,
2,
3,
4,
5,
6,
7,
8,
9,
10,
11 |
|
